Акционерное общество женщин

— Ладно, Шурик, иди отсюда, надоел… Кать, а как бы так сделать, чтобы мужики вообще стали не нужны? Вот родить бы ребенка, а мужика куда-нибудь… Как у пчел, скажем. 

— Не знаю, как сделать, но уж тогда бы тебе, Полина, точно пришлось работать.

— И то правда… 

— Нет, а как же для секса? — спросила Иноземцева. 

— Ну, это-то проще простого… — Катька осеклась, бросив взгляд на Полину. 

— Ты чего краснеешь, думаешь, кто-то тут никогда не занимался мастурбацией? У Иноземцевой вибратор в тумбочке лежит, я знаю. Чего в этом такого? Все лучше, чем мужик, потный от похоти, который лезет на тебя, воняя перегаром. Как ты сама себя полюбить может, другой тебя никогда не полюбит. Устроить бы мир так, чтобы мужики были вроде гладиаторов, которых для потехи вызывают. 

— Истинное торжество феминизма! — воскликнула Иноземцева. 

— Причем тут феминизм? — возмутилась Катька. — Его придумали тетки, которые как женщины совсем никуда, поэтому они требуют равенства прав. А зачем истинной женщине равные права с мужчиной, когда у нее есть власть над ними? 

— Да-да-да, — подхватила Иноземцева. — Вот я, например, цифры начальству докладываю, а потом так боком повернусь, кружевной краешек чулка покажу и опять цифры читаю. Или, например, на начальника глаза поднимешь, а в них написано: «Как это гениально!». Действует безотказно. 

— О боже! Суета все это: любовь, ваша власть над мужчинами при помощи кружевных чулок, — вздохнула Полина.

— Это все, Иноземцева, до поры до времени, начальству глазки строить и подолом трясти. Жалкое это зрелище, когда бабе за сорок. 

— Это для тебя суета, — не слушая Шурика, настаивала Катька. — Когда мужик сходит по тебе с ума, это и есть самое яркое ощущение жизни. Девчонкам трофейным главное его женить на себе, чтобы всегда можно было и карточкой платиновой похвастаться и тем, как он от них ночью заходится, так что соседи снизу в потолок стучат. Иноземцевой нужно всегда иметь партнера для секса, желательно, чтобы одновременно он был бы в нее и влюблен. А я, хоть на мужиков по жизни не рассчитываю, тем не менее постоянно в них влюбляюсь, чтобы снова испытать эту невесомость от адреналина, увидеть эти невидимые другим искры в воздухе. 

— Если бы я умела писать, я бы написала книжку о женщине вообще, — сказала Полина. 

— Тоже мне, тема. Женщина есть сосуд греховный, и все вы трое — лучшее тому доказательство. Ваше дело услаждать нашу жизнь, а вы, кроме как о блядках, ни о чем думать не в состоянии. — Шурику явно хотелось затеять свару и повеселиться, но барышни не слышали его.

— Хочется признания мужчины, особенно незуарядного, что ты особенная, — продолжала Катька. — Мы меряем свое счастье и несчастье, свой успех по их шкале, по оценкам, которые они нам ставят. 

— Ты хочешь сказать, — произнесла Полина, — что мы бессознательно руководствуемся предписанной нам ролью? 

— Конечно. Коллективное бессознательное… Юнг, как известно.

— Кому известно, а мне, например, не известно, — Иноземцева щелчком стряхнула со стола муравья. 

— С этого момента, считай, что уже известно. Вот ты ищешь мужчину, а зачем он тебе нужен, объяснить не в состоянии. Нам, по крайней мере. А это стереотип: если женщина не при мужике, ее можно только пожалеть. Что-то у нее, значит, не сложилось. Или вот, ты Шурик… — Катька наконец сочла возможным заметить его присутствие на террасе. — Тебе не нравится, что тетки красят себе рожи, чтобы покорять мужчин? Это тоже коллективное бессознательное: только женщина, которая желанна мужчине, может быть счастлива. 

— Это все Голливуд, — заявила Полина. — В конце каждого фильма женщина уезжает с принцем в сказку. Или он приезжает на белом лимузине под звуки «Травиаты». Все понимают, что полное фуфло, а в глубине души, тем не менее, надеются, — а вдруг не фуфло? Всю жизнь мечутся в поиске именно такого счастья. Наступают на одни и те же грабли, страдают, клянут мужиков, и снова ищут. Чтобы все, как у всех. У кого — «у всех» — непонятно. Ведь ни у одной никогда не было этого голливудского счастья. Но все его исступленно ищут. 

— Да что Голливуд, — подхватила Катька. — Да и Юнг — это так, к слову. Шурик, вон, Аристотеля приплел, у которого мужчина, свободный от быта и физиологической неудовлетворенности, служит высшему. А ему служит женщина. На этом построена вся европейская философия, понимаете? Это канонизировано в правовых системах и этических нормах современного общества! Вот и Семеныч, дружок твой, Шурик, кстати… Считает, что служит высшему. Ему жена родная и Иноземцева служат, а он — то Иноземцевой лапшу на уши вешает, что в Австрии отстреливается, то жене голову морочит, что та ребенка должна растить, пока он свою разведмиссию выполняет. 

— Чего ты к Шурику привязалась, он из всего Аристотеля только и вынес, что женщина — «сосуд греховный». Получается, что женщина — олицетворение греха, то есть порока, а мужчина, значит, олицетворение добродетели, так что ли?

— А чего иного, если не греха? У вас же один секс на уме. 

— Интересное дело! Значит, когда старые козлы в Церматте заводят подруг, которые им в дочери годятся, это нормально. Они, дескать, ищут тепло и обожание, а заодно и попки как орешек. А когда женщина ищет мужчину, для которого она особенная, ты говоришь, что «женщина — сосуд греховный». — Иноземцева даже встала и, уперев руки в боки, пошла на Александра. 

— Это не я сказал, дуры, а Аристотель, — защищался Шурик. 

— Да какая разница, кто сказал, в конце-то концов! — воскликнула Полина. — Получается, что для женщин одни законы, а для мужиков другие? 

— Конечно, другие, а что вас удивляет? Женщина в сорок пять — отработанный материал, а мужик в шестьдесят — орел. Это от природы, от бога— Шурик увидел, что можно перейти из обороны в нападение. 

— Вот и договорились, — бросила Катька, — от природы, и от Бога…

— И от времени, — задумчиво произнесла Полина. — Понятие «мужчина» из века в век отождествляется с понятием «человек». Мужчина с рациональным разумом и женщина — существо низшее, «сосуд греховный». Один властвует, другая подчиняется. Так еще и время работает на мужчину. Его власть, деньги с годами только растут, а у женщины что? Только молодость, возможность рожать ему детей, всю жизнь быть служанкой и, главное, страх! Что с ней будет, когда молодость пройдет? И это якобы от природы и от бога. А между прочим, все забыли, что этот самый хозяин жизни и человеком-то стал только благодаря женщине…

— …которая его родила, — вставила Иноземцева.

— Родить-то она его родила, но дело в другом… Я лежу на своем диване и думаю: когда именно Адам стал человеком? Когда его изгнали из рая. За что? За то, что он, не послушав бога, послушал женщину. Но Еву-то искусил дьявол! Та, наслушавшись дьявола, подбила своего мужика на бунт, и сделала из бесполого и бестелесного Адама настоящего мужчину. Потому-то дьявол и олицетворяет зло. Для бога…

— А для человека, это еще большой вопрос, взять хотя бы Фауста, — подхватила Катька. — Дьявол был когда-то ангелом, потом взбунтовался против бога, за что тот низвел его в падшего ангела. А бунт его был желанием отстоять свободу мысли, право на сомнения и собственное познание. Правда, познание кроме печали ему ничего не принесло, на то оно и познание. Тем более, увидел он главным образом, как остальные ангелы ходят вокруг бога подобно отряду октябрят, что созерцать ему было грустно и скучно. Его свободолюбивый дух требовал учинить богу какую-то каверзу, и он подбил на бунт еще и женщину. Дескать, чего это ее мужик, Адам, живет с пеленой на глазах, не ведая страстей? Ева яблоко съела и показала Адаму такую страсть, что тому стало уже не до бога. Ева положила начало земной жизни, а дьявол удовлетворил свою гордыню. Лишил бога абсолютной власти над человеком, которого за свободу мысли наказать, как падшего ангела, стало уже невозможно. 

— Получается, что в основе земной жизни, всего мироздания лежит не бог, а именно бунт против него? — с изумлением от собственного вывода произнесла Полина. 

— Полина, не так все было…

— А откуда ты, Иноземцева, знаешь, как именно все было? — перебила ее Катька. — С моими представлениями такая интерпретация прекрасно согласуется. И не только с моими. Мильтон, например, в «Потерянном рае» про этот самый рай…

— А кто это? — спросила Иноземцева.

— Рай или Мильтон? Джон Мильтон это в семнадцатом веке в Англии был такой писатель, поэт и философ одновременно. Певец буржуазной революции. Написал эпическую поэму «Потерянный рай», за что его считают гением английской литературы. Врать не буду, читала через пень-колоду, но помню, что после изгнания из рая, человек постоянно выбирает между Богом и Сатаной, и вся человеческая история и есть этот выбор. И изобразил Мильтон этот рай как место предельно унылое. 

— С этим согласна, — заявила Иноземцева. — Чего там хорошего? Трахаться нельзя, жрать дают только нектар и фрукты. Все ходят строем, как в армии, или играют на арфах. 

— Хорошего там точно мало, — задумчиво сказала Катька, — нет там желаний, и это главное. Потому там и собираются только мертвые. А всех живых, то есть Еву и Адама, дьявол отправил на землю. Дал им право на бунт, на выбор, на страсти. 

— Так это же и есть свобода! — воскликнула Полина. — Но освободил-то дьявол прежде всего Еву. Понимал, что свободу и право на бунт надо дать женщине, а уж она сумеет ими распорядиться. На хрен ей нужно смирение и бездумное следование, что богу, что мужчинам? Мужики после Адама очухались, встали в оппозицию и объявили, что бунт и отсутствие смирения — неугодны, дескать, богу. Изобрели свои законы, чтобы быстрее забыть, кто им дал жизнь во всех смыслах, и объявили, что законы эти непреложны, якобы от природы и бога. А чтобы женщину окончательно на место поставить, а себе обеспечить вседозволенность, заявили, что женщина всегда в тенетах дьявола. А женщина — всегда в сомнениях, в поисках красоты и радости. 

— В доме бардак, ничего не найдешь, я чертежи уже час ищу, а они языком чешут в поисках красоты и радости, — подлил масла в огонь Шурик, снова проходя через террасу, где подруги сидели с кофе и сигаретами.

— Пошел ты в жопу со своими чертежами. На окне они… Вот, живой пример, что для мужчины мы только подай-прими. 

— Нет, все-таки объясните мне, что вы уже полдня пытаетесь понять? Что законы для мужчин и женщин разные? Что молодая телка — это одно, а климактерическая тетка — совсем другое? Не я выдумал, что климакс, старость — это приговор. Понимаю, что вам трудно это принять, а что делать? Объективный конфликт, суровая правда жизни. 

— А ты не радуйся, — хмыкнула Иноземцева. — Вот мы еще пару выходных так посидим и придумаем, как все поменять к чертям собачьим. 

— Давай, Иноземцева, у тебя получится, кто бы спорил. Не забудь только армию в юбки одеть, когда пойдешь власть захватывать. 

— Причем тут власть и армия?

— А ты как думала? Чтобы, как ты говоришь, все это изменить, тебе придется заставить Катьку переписать всю европейскую философию права, ввести собственные законы. Например, запретить иметь деньги мужикам, разрешить только бабам, а детей позволять только в пробирках разводить. Полвека придется мужикам мозги промывать по телику, что чем больше у женщины морщин, чем больше отвис зад, тем она прекраснее. Искусство придется запретить, снести все греческие статуи на хрен. Кстати! Придется запретить мужикам за границу ездить, а то поедет и увидит, что там, оказывается, все по-другому… 

— Объективный, говоришь, конфликт? — вмешалась Катька. — С тобой жена всего полдня не цацкается, вот тебе и нужен конфликт. 

— …нет, это мне определенно начинает нравиться, — Шурик не слушал Катьку. — Представляю себе картину… Загранпаспорта у мужиков отобрать, от Интернета их отрезать, забрать у них, как я уже сказал, все деньги. Тоталитарное общество женщин. — Шурик, удовлетворенно посмеиваясь, удалился с террасы. 

— Не слушайте его, — отмахнулась Полина. — Пошли, лучше, пройдемся. 

— От ваших разговоров башка трещит, я еду в город, — объявила Иноземцева. — У меня вечером свиданка в ресторане, мальчик — прелесть. Тридцать три года, от меня без ума. Надо поспать, чтобы вечером выглядеть на тридцать пять.

— А я сбегаю искупаться, — заявила Катька, и через секунду ее и след простыл. 

Полина вышла за калитку, лениво побрела в сторону водохранилища: рано или поздно Катька же пойдет обратно этой же дорогой. «Почему жизнь устроена так, как она устроена? Не то, что бы в ней что-то конкретно не так, но могло бы быть совсем по-другому». 

…Кто может сказать, единственное ли то устройство мира, в котором мы существуем? Оно предстает данностью, но, может, это нечто текучее, приобретающее ту форму, которую ему создает человек? Стереотипы предписывают поведение и даже мысли, те создают путь, по которому мчится жизнь. В этой данности у женщины есть десять, пятнадцать, ну даже двадцать лет ощущения себя женщиной, а потом все катится вниз, с каждым годом только отбирая что-то, ничего не давая взамен. Но путь мог бы быть и другим, а с ним — и устройство мира. Бесконечность смены красок, страстей, фантазий, набирающих силу с каждым годом, наполняющие жизнь женщины новыми ощущениями. Из них можно мять, лепить, менять и сам мир, выбрасывать из него отжившее, как хлам из кладовки. Именно женщине, а не мужчине дьявол указал на постоянство выбора, управляющего его устройством. Он ей подарил, а не мужчине возможность рождать новую жизнь. Значит, дьявол превратил женщину в творца? 

Страсти, искушения… Без них мир стал бы бесполым, бестелесным и безжизненным, как рай. Для мужчины страсть всегда предметна, конкретна: женщина, деньги, карты, власть… Для женщины страсть — это процесс поиска… Ей от природы дано постоянно менять устройство мира, находить его тайные грани, пружины. Мужчины защищали устройство мира как данность, сотворенную Богом, обнесенную забором морали и религии. Они объявили, что женщины — «в тенетах дьявола». Ведьм сжигали на костре, потому что мужчинам-инквизиторам нужно было, чтобы женщина жила в покорности и в страхе перед неизбежностью утраты власти молодости, забыла о своем праве менять мир, данном ей природой. Они веками отучали ее слушать свое естество, запрещали слушать Дьявола, заставляли слышать лишь мужчину…

— Не случайно единственное, что я люблю, так это свободу и волю, — задумчиво произнесла Полина, когда к ней бодрым шагом подошла Катька с полотенцем и мокрым купальником. 

— Свободу и волю? — Катька сосредоточенно вытряхивала из тапочка камешек. — Ты воплощенное добро и лень. Ты что, меня встречать пошла?

— Катька! Нам надо что-то срочно придумать. Учредить женское общество, лучше тайное, чтобы мужчины до поры до времени ни о чем не подозревали. Болезнь же общества гораздо более глубокая и запущенная, чем просто то, что мужчины могут жить, как хотят, а женщины — как им предписано. У женщины пропала свобода духа, ей и самой стало привычнее и легче жить, не думая, как предписано, цепляясь за мужиков. Одни женят их на себе, чтобы у них осталось в руках хоть что-то, когда власть их молодости неизбежно закончится. Другие, — причем совсем не старые, как думает Шурик, — а молодые девчонки содержат мужиков, думая, что привораживают их этим, а на самом деле только развращая. Молодые девчонки смотрят на нас, считая, что они никогда не станут такими, а внутри сидит страх: а если, когда они неизбежно станут именно такими, у них не будет даже того, что есть у нас? Мужики, мальчишки этот страх эксплуатируют: женщина должна быть и проституткой, и мамой одновременно. А у девчонок, которые видят, как мужики борются за власть и деньги, одна задача — оседлать какого-то из них, и припасть к его статусу и деньгам. Но изменить этот бред перевернутого с ног на голову общества могут только женщины и только сообща. Не нужно мужиков ни кастрировать, ни запрещать им ездить за границу, как сегодня изощрялся в остроумии Шурик. 

— Полин, куда тебя понесло? Я только искупаться успела, а ты за полчаса в такие глубины забрела, — изумилась Катька. 

— Нужно тайное общество. Во-первых, потому что это сила, а во-вторых, потому что женщины должны слушать друг друга. Только так можно научиться слышать себя. Нам уже за сорок. Самое время переустраивать мир, чтобы под старость не остаться у разбитого корыта, которое нам мужчины уже уготовили, если Шурика послушать. Вот это была бы задача, достойная меня. Это могло бы, наконец, стать целью моей жизни. Цели должны быть великие, как ты не поймешь? Слава, истина, переустройство мира. А так жизнь пролетит, и останется только — прямиком в унылый рай. А где бунт и творчество? Дальше додумать не могу, но точно чувствую, что дьявол — для женщины по крайней мере — вовсе не зло…